Фредди Руперт — организатор коллектива Former Ghosts, состоящего из участника популярной экспериментальной группы Xiu Xiu, Джейми Стюарта, и Ники Розы Даниловой, более известной как Zola Jesus — о нигилизме, навязчивой идее саморазрушения, писателе Реймонде Карвере, Сильвии Плат, Элвисе Пресли, американской трагедии, необходимости дневной работы и о том, зачем Фредди Рупперт собирается променять Лос-Анджелес на Прагу.
«Пару последних лет мне везло — у меня был непрекращающийся тур — но это время прошло, так что я теперь в поисках дневной работы. Инди-музыкант, живущий исключительно на доходы от музыки, — то ещё зрелище»
— Вас на сольном альбоме, если сравнивать его с пластинками Former Ghosts, потянуло в экспериментальные дебри. База — по-прежнему мрачный пост-панк, но вы его с уймой каких-то, мало с пост-панком пересекающихся жанров, смешали.
— Да, действительно, эта пластинка вышла более экспериментальной. Но, впрочем, я же её и планировал, как сольную запись. Хотя, в какой-то момент, было ощущение, что Dove Hounds (American Tragedies) станет новым альбомом Former Ghosts, но в конце концов получилось так, как получилось.
Что касается экспериментальности, то тут тоже всё неоднозначно. Я — большой поклонник поп-музыки и моя сольная пластинка, хоть и экспериментальная по духу, всё ещё вполне «поп». Тут такое дело: при её записи я использовал оборудование, с которым раньше не работал, плюс — в последнее время на меня очень сильно влияет джаз и импровизационная музыка. Наверное поэтому Dove Hounds (American Tragedies) и вышел таким странным миксом между пост-панком и ретро-жанрами.
— Да, причём ретро-жанрами чисто американскими — от авангардного джаза до блюза. По этой вашей пластинке получается, что пост-панк — чуть ли ни центр всей американской музыки второй половины прошлого века.
— Да, пост-панк можно назвать в какой-то мере этим центром, но если у меня и получилось это подчеркнуть, то неосознанно. Я, повторюсь, слушал много экспериментальной импровизационной музыки, джазовые баллады вроде тех, что исполняли Джонни Хартман и Чет Бейкер, ещё меня очень вдохновляла холодность и отстранённость певиц типа Шаде. Но в самом сердце этого клубка находится простая поп-музыка. Мне интересно было расширить её границы и как-то неординарно переосмыслить их. На самом деле, пластинка Dove Hounds (American Tragedies) даже не об этом, а о том, как ностальгическая Америка, препарируется сквозь призму саморазрушения.
— То есть?
— Я думал над судьбами определённых людей, в жизни которых саморазрушение играло главную роль. Размышлял над их личными трагедиями. Я имею в виду персонажей вроде Элвиса, Сильвии Плат, Лу Геринга. Вот это — глубинная идея моей пластинки. Она объединяет всеобщее саморазрушение с моими персональными страхами. Правда в том, что я постоянно думаю о том, что как-нибудь я таки облажаюсь по-крупному. Одна из основных мыслей, занимающих меня всё время — мысль о саморазрушении.
— У вас навязчивая идея?
— Вероятно. Я постоянно думаю о жизнях людей вроде семейной пары Сильвии Плат и Тэда Хьюза, которого считают виновным в её самоубийстве. Именно саморазрушение было тем, что сыграло роковую роль в их судьбах. Кстати, сказать, Элвис Пресли верил, что всё, что с ним случается, — это судьба. Так что он просто слепо повиновался ей, начиная от наркозависимости и заканчивая тем, что возомнил себя Богом. Да и вообще, история восхождения Элвиса на Олимп и падения оттуда — очень, как по мне, по-американски.
— Это, что ли, один из главных типов человеческой трагедии по-американски?
— Сложно ответить. Мне кажется, тут нет универсального рецепта. Любая трагедия — это, прежде всего, чья-то личная трагедия. Когда у кого-то что-то такое нехорошее случается, это передаётся, как минимум ближайшему окружению человека. Вот моя пластинка — это как раз история моих личных трагедий, пропущенных через чужие жизни и через чужие трагедии. Такой выходит — замкнутый круг предопределённых судеб.
— Вы нигилист?
— Как раз, нет. Я не согласен с идеями нигилизма и никаким образом их не поддерживаю. Я уверен, что жизнь очень даже наполнена смыслом и достаточно содержательна. Я, скорее, за «непредумышленный» нигилизм. Переживая личную трагедию, ты, бывает, ощущаешь бессмысленность существования. Это — неосознанный шаг к саморазрушению. И вот, как раз, важно стремиться подняться над этим и попытаться найти смысл жизни даже если всё вокруг говорит тебе о том, что никакого смысла больше нет. Жизнь может быть простой, понятной и последовательной. А может быть хаотической и подталкивающей тебя к саморазрушению. Но и то, и другое, на самом-то деле, — прекрасно. Смысл можно отыскать в обоих случаях.
— Вы всё время говорите о саморазрушении. А как вы сами разрушаете себя?
— Я боюсь смерти. Я всё время о ней думаю. В голове происходит достаточно сложный процесс: я размышляю о смерти до тех пор, пока разрозненные тревожные мысли не принимают более-менее стройную форму и не забиваются на какое-то время в дальний угол сознания. Мне вполне кажется, что есть много людей, которые убиваются примерно этим же образом. Но, может быть, всё это — банальные игрушки с сознанием и на самом деле, что такое настоящее саморазрушение я, к счастью, ещё не знаю.
— Вы явно пессимист.
— Да вот, нет. Думаю, я всё-таки оптимист. Хотя, пессимистом ощущать себя гораздо легче. Я оптимист потому, что романтизирую надежду. Сама эта идея — дико трогательная и привлекательная. Люди часто ассоциируют мою музыку с упадническими настроениями, но я думаю, ей больше подходят ассоциации с обречённостью, но с такой, в которой есть надежда.
Я постоянно изучаю себя. Думаю о том, что такого во мне есть, что мне обязательно нужно выразить. И думаю о том, как мне лучше это преподнести. И я достаточно социален. Мир вокруг — грубый и непривлекательный. Немного человеческого участия, которое придаёт силы двигаться дальше — это очень важно. Поразительно, когда убеждаешься, что рядом есть люди со схожими мыслями и чувствами. Это, я бы сказал, жизненно важный энергетический обмен.
— Вы с кем-то кроме музыкантов этот обмен осуществляете?
— Да, естественно, меня вдохновляет масса людей и практически все виды искусства. Любой человек участвует в этом обмене — дело просто в способе передачи. Когда-то давно я, например, выбрал для этого музыку. На самом деле, меня вдохновляют, в основном, близкие люди. Просто я их лучше понимаю и чувствую. Скажем, мои приятели — Брендан Фаулер (музыкант и видеохудожник, сотрудничавший с группой Le Tigre) и Дэвид Хорвиц (известный молодой американский фотограф) — делают потрясающие вещи. Мне нравится, как они мыслят искусство, нравится их индивидуальные подходы к работе.
Если говорить не о друзьях, то, скажем, я безумно люблю поэзию Сильвии Плат и Тэда Хьюза. И Рассказы Реймонда Карвера. Сейчас подумал, что в литературе я, видимо, предпочитаю короткие вещи — стихи или рассказы. Они похожи на мгновенные, но яркие вспышки, о которых помнишь и спустя очень длительный период времени. Хотя, человек же постоянно растёт, становится старше и приоритеты, естественно, меняются.
— Какие из них у вас изменились в последнее время?
— Основной, наверное, следующий: я ищу работу.
— Инди-музыканту, пусть даже популярному, никак невозможно прожить на гонорары?
— Невероятно трудно. Пару последних лет мне везло — у меня был непрекращающийся тур — но это время прошло, так что я теперь в поисках дневной работы. Инди-музыкант, живущий исключительно на доходы от музыки, — то ещё зрелище. Ты находишься в постоянном бедственном положении, жизнь тянется от месяца к месяцу, ты понятия не имеешь, сможешь ли достать денег, чтобы оплатить счета, тебе приходится очень много гастролировать.
— Многие находят это романтичным.
— Да, но мне уже 28 лет и я больше не хочу так жить. Мне хочется банальной стабильности. Я хочу быть уверенным, что у меня есть чем заплатить за аренду жилья и еду. Словом, я ищу работу. Инди-музыка — это прекрасно и никуда от меня не денется, но на ней даже близко не заработаешь.
Причём, я хочу именно ходить в офис. Хотя бы потому, что работая в офисе, ты оставляешь работу за дверью кабинета и не тащишь её домой. Ну, хотя бы иногда. Я размышляю так: «Они не платят мне за то, чтобы я думал о работе, находясь вне офиса. Значит, мешать творчеству это не будет».
— Если верить распространённому клише, то ваш родной город — Лос-Анджелес — как раз то место, в котором нужно не работать, а наслаждаться жизнью.
— Ну, Лос-Анджелес разный. Хотя да, есть такое — он чуть более расслабленный, чем большинство крупных городов. Ещё, иногда у людей возникают мысли, что город влияет на мою музыку. Но это, думаю, не так. Мои песни куда больше подвержены влиянию моих личных переживаний. Но, вероятно, я просто этого городского влияния не осознаю, потому что как раз живу в его пространстве. Но, впрочем, скоро я переезжаю в Прагу и оттуда, вероятно, станет виднее. Даже интересно выяснить.
— Чего это вдруг вы решили променять Лос-Анджелес на Прагу?
— Чтобы долго не распространяться, скажу так: есть кое-кто в этом городе, кому мне позарез нужно сказать: «Выходи за меня замуж».
Комментариев нет:
Отправить комментарий