Джо Найт о кассетах, занудстве сонных пригородов, мелодичности лоу-фай-записей и о ленивой смыслообразующей мечте жителей американских провинциальных городов.
«Песни Rangers такие же, как я — занудные, вялые, и слушая их, кажется, что сочинил всё это немного уставший, немного разочаровавшийся белый человек»
— Ваш альбом Suburban Tours — как будто бы ода будничной Америке 80-х: сама музыка, клипы, сделанные словно для VHS, сюжеты и дизайн этих видео, песни, распространяемые на кассетах. Чем вам всё это так интересно?
— По поводу оды я и согласен, и нет. Этот альбом действительно вышел чем-то вроде сборника историй об однообразных буднях пригородной Америки. Песни малоподвижные, монотонные, полые — примерно так и выглядит наша пригородная жизнь. Причём, никакой концепции у диска не было, пока я не записал первые 6-7 песен. В какой-то момент мне показалось, что эти композиции — отображение жизни небольших городов США. Они, эти песни, такие же, как я — занудные, вялые, и слушая их, кажется, что сочинил всё это немного уставший, немного разочаровавшийся белый человек.
Не скажу, что это гимны провинции. Или что это её осуждение. Пластинка получилась манифестом для каждого, кто более-менее долгое время прожил в сонном пригороде. Suburban Tours о тоске, унынии, томлении и бесконечной утопической мечте: «Как бы мне хотелось находиться в лучшем месте». Последняя песня альбома, «Airport Lights», синонимична выражению «свет в конце туннеля». На обложке альбома есть светлые пятна, в «конце туннеля» ты их обязательно увидишь. Это — метафора: лучшее — впереди, но чтобы оно случилось, ты должен покинуть насиженное место.
А по поводу «Америки 80-х» — да, в моих песнях есть какой-то дух того времени, но я не старался записать «пластинку под 80-е».
— Ну, в общем, да. Та декада, вероятно, так или иначе из моего творчества выпирает, но, скорее, тут виной техническое оборудование. В основном, ритм-машинка и синтезатор. Я использую какие-то типичные эффекты 80-х — например, реверберацию, или делаю рельеф у звука, как было принято четверть века назад. Это глазурь. Она покрывает мою музыку саундом 80-х. Но делаю я это не намеренно.
— А лоу-фай запись — это тоже не намеренно?
— Так, как я всё записываю дома, то по умолчанию музыка выходит лоу-файной. Я не против качественного продакшена. Мне бы очень хотелось записать круто звучащую пластинку, однако это требует много денег. Нужно либо арендовать приличную студию, либо купить дорогостоящее оборудование. Нужны хорошие микрофоны, усилители, компрессоры, синтезаторы, но главное — правильное место с идеальной акустикой. У меня из этого нет ничего. Так что я стараюсь выдавать максимально хороший результат при помощи тех средств, которые у меня есть.
— Вы по этим же соображениям альбомы на кассетах выпускаете?
— Ну, по разным, но это одна из них. У меня старый компьютер. Чтобы хотя бы просто купить навороченный софт и новый компьютер, на котором этот софт будет работать, надо потратить от двух и более тысяч долларов. Моё нынешнее оборудование гораздо дешевле. Я купил восьмидорожечный кассетник за 250 баксов и Rangers сейчас действуют как обычная гаражная группа: я записываю наши сессии, а затем минимально их редактирую.
Запись на кассеты, в нашем случае, даёт больше пространства для манёвров. Магнитная лента добавляет правильные искажения в звучание, а ещё она хорошо передаёт тёплый аналоговый звук, что практически невозможно при цифровой записи. Есть эмуляторы, которые пытаются правильно воспроизвести аналоговые звуки, но результат всегда выходит неубедительным. Так что мне больше по душе кассетники. Мне бы вообще хотелось перейти на бобинный магнитофон и его можно достать задёшево, но он сложнее в обслуживании и настройке, так что я пока не решаюсь его приобрести.
— Ваша музыка сложно устроена. Она сыгранна на нескольких инструментах, там масса партий, каких-то нюансов, оттенков и полутонов, но чтобы все их распознать, приходится действительно внимательно слушать альбом. Кассетный звук, в этом смысле, кажется, музыке только на пользу — он стимулирует слушателей действительно вслушиваться в песни, как давно уже никто не делает.
— Возможно, так и есть. Да, я на самом деле тяготею к тому, чтобы не смотря на качество записи, делать музыку не нарочито простой, а яркой и многослойной. Ну, как будто бы пытаюсь использовать различные оттенки цветов, чтобы картины получались захватывающими и динамичными. И мне приходится вертеться в ограниченном пространстве. Причём, мне нравится и минималистическая музыка. Но она, как раз, лучше выходит на хорошем оборудовании.
— Как по-вашему, почему вообще вернулась эта эстетика? В Америке чуть ли не кассетный бум. Появилась куча лейблов, которые выпускают альбомы исключительно на кассетах.
— Музыканты, думаю, просто стали предпочитать аналоговую запись. Насчёт эстетики — даже не знаю. Кассеты приятно держать в руках и снова появилась возможность декорировать кассетные коробки на свой вкус.
— Для бума этого явно мало.
— Согласен. Ну, думаю, кассеты вернулись ещё и потому, что в их основе лежал принцип линейности. На кассетах ты не можешь управлять альбомами так же легко, как на компактах или в папках с mp3. Здесь нельзя моментально перемотать песню, прощёлкать её и так далее. Словом, кассеты возвращают то, забытое ощущение, когда альбомы воспринимались чем-то цельным, монолитным.
Кассеты, правда, изнашиваются, но, по крайней мере, они не такие хрупкие, как CD. Помню, как я покупал первые компакты в начале 90-х. Они мне казались дико уязвимыми — одна маленькая царапина и диску конец.
— Ещё, кажется, кассеты, ну и глобально — лоу-фай, возвращают в музыку мелодии.
— Интересное наблюдение. Да, я согласен с тем, что продакшен в некоторой степени лишает песни музыкальности. Хотя я всё ещё верю, что при скрещивании классной мелодии и хорошего продакшена могут появляться фантастические композиции. Но вообще, да — лоу-фай технологии позволяют слушателям фокусироваться только на ткани музыки и в итоге понимать, чего реально стоит музыкант.
Считается, что ещё кассеты возвращают в музыку интимность, но уверен, с этим лучше справляется винил. Вообще, вся эта кассетная история связана с каким-то демографическим пластом. Люди среднего возраста помнят, как составляли сборники на кассетах, записывали на них песни с радио. Кассеты для таких — банальная ностальгия. Не думаю, что молодёжь ощущает какую-то там интимность и притягательность в том, что артисты, творчеством которых они интересуются, вдруг решают издавать свою музыку на кассетах.
— У вас какой магнитофон?
— Для записи я использую аппарат Tascam 488 mk II. Есть ещё небольшой кассетник для прослушивания, но, честно говоря, у меня не очень большая коллекция кассет. В основном я стараюсь слушать пластинки. На самом деле, технологии ведь не первичны. Главное — создать то особое настроение, когда, слушая песню, ты немедленно осознаёшь, что за человек её написал, какие у него были цели, замысел, стремления. Музыка, которую я действительно люблю, именно такая. Тут происходит моментальная связь с артистом. Думаю, это и есть вдохновение. для «Шо» Читать дальше......
Диджей Fresca и Pastor Mbhobho, на примере эволюции музыки квайто, рассказали о том, как с середины прошлого десятилетия менялась ЮАР.
«Ганьяни записывал миксы, затем отправлялся на единственную стоянку такси и там продавал кассеты. Это была одна из немногих возможностей заработать на творчестве — на стоянке был самый большой трафик условно состоятельных людей»
Начало DJ Fresca: Я начинал в 80-х в Соуэто — окраине Йоханнесбурга, месте, в которое при апартеиде власти сгоняли бедноту. Долгое время на вечеринках ставил музыку с кассет. Диджея, который открыл для всех нас эту культуру, зовут Ганьяни. Он легендарная личность. Забавно вспоминать, как всё начиналось. Ганьяни записывал миксы, затем отправлялся на единственную стоянку такси и там продавал кассеты. Это была одна из немногих возможностей заработать на творчестве — на стоянке был самый большой трафик условно состоятельных людей.
Затем мы перешли на винил. Помню, как купил первую пластинку. Мне исполнилось пятнадцать лет, и мама повела меня в магазин звукозаписывающей студии House Afrika Records. Чуть позже я поступил в Soul Candy Academy и там уже обучился всем премудростям музыканта и продюсера. Я был первым студентом этой академии, а теперь работаю там лектором.
Pastor Mbhobho: Есть романтическая легенда о том, что квайто появился благодаря комендантскому часу. Молодёжь, не успевавшая домой, разбегалась по клубам. Так возникло мощное клубное движение, которое оформилось в квайто-сцену. Так вот, эта легенда — ерунда. Хотя бы потому, что в то время у нас не было клубов. Мы тусовались на улицах.
DJ Fresca: Есть правило: никакого секса в комнате с шампанским. Долгое время у нас не было клубов. Точнее, у нас не было денег, чтобы их открывать. Вся квайто-культура рождалась на улицах. Мы просто собирались и устраивали вечеринки под открытым небом. Было красочно и уютно. Мы от души веселились, ощущали единение. Эти мероприятия были больше, чем просто вечеринки. Так, ежедневно мы праздновали то, что получили свободу от апартеида.
Родина квайто Pastor Mbhobho: Квайто — это музыка пригородов. Он вышел именно оттуда, а не из больших городов. Почему так произошло? Думаю потому, что в гетто жизнь была уж особенно не сахар. И квайто-песни на социальную тематику поддерживали молодых людей, указывали им верный путь.
DJ Fresca: Думаю, гетто всех стран примерно одинаковы. Мы зависали на улицах, собирались на шиса ньяму (барбекю), придумывали уличные названия для всего, а наши девушки сидели в парикмахерских и салонах красоты. Вся эта неприхотливая жизнь отражена в квайто-песнях.
Pastor Mbhobho: Квайто-песни были смелыми, хлёсткими, правдивыми. Казалось, ещё недавно за такие высказывания нас пачками бы бросали в тюрьму и вдруг — всё изменилось. Хотя, как оказалось, возникла новая проблема — старый неискоренимый менталитет. У пионера квайто, Мандозы, была песня «Uzoyithola kanjani, uhlezi ekhoneni?» Переводится примерно так: «Как ты собираешься строить новую свободную жизнь, если у тебя до сих пор сознание колонизированного?»
DJ Fresca: Квайто стал африканским госпелом пост-апартеидовского периода. Мы моментально реагировали на политические и социальные изменения, на рождавшееся новое общество. И тут же выдавали песни. Возьмите хит Артура Мафокате «Kaffir». Он о парне, который боится спорить с властями потому, что его немедленно арестуют. Я хочу сказать, квайто был больше, чем музыкой. Для нас он имел огромное общественное значение. Это то, вокруг чего объединилась вся Южная Африка. И никакого пафоса в этом утверждении нет.
Pastor Mbhobho: Ещё говорят, квайто-музыканты из разных пригородов переговаривались между собой при помощи песен. Передавали друг другу сообщения. Не уверен, что это так, потому что мы всё-таки жили не на зоне. Музыканты просто говорили о том, что происходит вокруг. Их песни цепляли, и, вероятно, бывало, музыкант из одного пригорода подхватывал какую-то мысль музыканта из другого, и пытался её развивать.
Технические характеристики DJ Fresca: Технически, истоки квайто стоит искать хотя бы в бабблгам-поп-музыке, которая была у нас популярна в середине 80-х. Потом к нам просочился американский хаус. Собственно, микс обоих направлений и стал базой для квайто. В нём есть и что-то от традиционной африканской музыки. Например, от мбаканги. Но в основном всё африканское в квайто — это тексты песен, которые мы накладывали на модный в то время бит. Гораздо сильнее вокруг квайто накручивались какие-то наши личные внешние атрибуты. Скажем, мы сами придумали, как под квайто нужно танцевать и одеваться.
Pastor Mbhobho: Не верно считать, что квайто — агрессивная музыка. Тут нужен другой угол зрения. Квайто-музыканты — перовое свободное поколение южноафриканцев. Они задействовали весь свой бездонный потенциал, очень точно, без украшательств и сдерживания выразили жизнь своего поколения. Волшебство этой музыки в том, что она оказалась максимально честной. Благодаря этому появилось столько талантов.
DJ Fresca: Модная индустрия играла большую роль в становлении квайто. Вдруг стали популярными полосатые рубашки, «Конверсы», какие-то забавные панамки. Девушки наряжались в брючные костюмы. Ты должен был выглядеть так, как парень из гетто (впрочем, мы все и были из гетто), но при этом не стесняться танцевать. Наш танец назывался пэнтсулой — нечто среднее между брейк-дансом, диско и R’n’B.
Pastor Mbhobho: Любой хороший жанр развивается, постоянно меняет направление. Это нормальная эволюция. С квайто же вот что: я думаю, тексты в нём всё-таки всегда оттенялись самой музыкой. Это закономерно. Музыкой, если она настоящая, всегда можно выразить больше, чем словами.
DJ Fresca: Да, когда квайто только появился, то стал что ли эмоциональной критикой наших бывших «благодетелей» и их делишек. Но он не был литературным жанром. Сочинялись какие-то короткие куплеты, обрывочные ёмкие строчки, а канвой был ритм — жёсткий и грубый.
Pastor Mbhobho: Вероятно, это стало одним из достижений нового времени. Мы свергли апартеид, у нас появилась свобода, стало можно самовыражаться. Не было никаких законов — эксперименты ни кого больше не пугали. В том числе, и эксперименты в музыке.
DJ Fresca: Я думаю, в то время мы были очень увлечены небыстрой хаус-музыкой. Тогда она считалась ультрамодной. И, как оказалось, практичной: под неё можно было зажиматься с девушками.
Раскол DJ Fresca: Изначально квайто был похож на замедленную версию американского хауса. Мы брали их ритмику, добавляли свои басы и начитывали поверх тексты про жизнь в гетто. Затем появилась группа Tkzee, которая навсегда изменила квайто. Такие артисты, как Артур Мафокате, Brothers of Peace, Boom Shaka раскачали квайто-движение, но Tkzee стали мировым прорывом. Они сами говорили, что сделали из квайто гирлянду, засветившуюся над всем миром. Tkzee были очень коммерчески ориентированными. Из музыки не то, чтобы ушёл дух, но она стала другой. Даже в композиционном плане — практически чистый американский хип-хоп.
Pastor Mbhobho: У американского и южноафриканского рэпа есть много общего. По сути, это жёсткая музыка, темы стихов которой вертятся вокруг денег, девушек и роскошной жизни.
DJ Fresca: Квайто появился для того, чтобы сообщать о жизни в гетто. Он говорил языком улиц и для улиц. Мы не думали о деньгах. Всё, что нас волновало, это выйти на сцену и рассказывать людям о борьбе за свободу, о нищете вокруг, о каких-то банальных и непривлекательных трудностях. Нынешнее поколение квайто-музыкантов похоже на дорогие и броские ювелирные украшения. Но их свет не греет, в нём нет ни тепла, ни душевности. Их музыка лишена смысла. Там царят усреднённые стандарты. Теперь это «сетевая» музыка. Гламурные девушки на быстрых машинах. Шампанское «Моёт», виски «Джонни Уолкер», гнутые пальцы. Квайто превратился в ту музыку, которую вы каждый день смотрите по MTV.
Pastor Mbhobho: Квайто — разный и гибкий. Сначала он массивно освещал социально-политическую жизнь страны. Теперь он более гламурный, да. Но дело не в музыкантах, а в обществе. Артисты — только лишь проводники. Они и сейчас реагируют на то, что происходит в пригородах. Главное завоевание квайто осталось за ним — рассказывать правдивые истории. Гламур или политика — не важно. Почему квайто так трансформировался? Наверное потому, что изменилась жизнь. Квайто — музыка молодых. Выросло другое поколение, со своими желаниями, проблемами, стремлениями и объективной реальностью.
DJ Fresca: Настоящее квайто сейчас осталось только в районе города Дурбан. Музыканты оттуда до сих пор сопротивляются коммерциализации. Они делают квайто таким, каким оно было изначально.
Pastor Mbhobho: Да, я в курсе того, что пионеры квайто не довольны современным положением дел. Они считают, что квайто стал менее политизированным, а артисты теперь всё больше развлекают, чем наставляют. Из музыки ушла борьба. Квайто потерял свой первоначальный дух, идейность, суть. Ну, что я могу на это ответить: и мы, по своему, всё ещё продолжаем бороться. Только наш бой немного с другой стороны.
Бренд DJ Fresca: Квайто вырос на демократии. Он бесспорно играл большую роль в самоопределении молодых африканцев. Но я никогда не думал, что квайто-музыканты смогут стать настолько влиятельными. Я поменял мнение, когда однажды попал в центр Йоханнесбурга, и вдруг увидел своих ребят — Оскидо, Артура Мафокате, Boom Shaka. Они стояли там возле своих BMW и «Мерсов». И это парни, которые родились в пригородных гетто! Сейчас полно молодёжи, которая в 20-25 лет водит «Порши». Всё это благодаря демократии и Нельсону Манделе.
Pastor Mbhobho: Квайто стал брендом Южной Африки. Этот статус — весомый вклад в борьбу за свободу. Во всём мире нас знают по квайто. Так чем же, скажите, плоха глобализация? Не переживайте, у нас всё ещё есть и ортодоксальный квайто. Его делают в городе Дурбан.
DJ Fresca: С одной стороны глобализация это хорошо, с другой — отвратительно. Хорошо тем, что благодаря глобализации квайто стал известен во всём мире, и он отлично продаётся. Но плохо, что его почти полностью задавила западная культура. Она пришла сюда и всё изменила под себя.
Pastor Mbhobho: Раньше мы устраивали стихийные вечеринки в уличных кварталах. Теперь у нас есть современные клубы. Кажется, правда, совсем не изменился дресс-код. По-прежнему вся молодёжь одевается в брюки-хаки и «Конверсы».
DJ Fresca: Долгое время Запад воспринимал квайто как-то так: они умилялись, восхищались и делали уйму ремиксов на наши песни. Это, в конце концов, и сыграло основную роль в деле глобализации квайто.
Pastor Mbhobho: Мне только не нравится, что людей, перестраивавших страну после того, как к власти пришёл Нельсон Мандела называют «потерянным поколением». Когда в 1976 году случился мятеж на Бантустанах и молодые повстанцы воевали с режимом, они действительно стали потерянным поколением — после мятежа остались моря крови и полная разруха. Но у молодых людей начала 90-х было искусство и образование, чтобы бороться с несправедливостью. Так что ни о каком «потерянном поколении» речи не ведётся. Люди, пришедшие с Нельсоном Манделой, не могут так называться. для «Шо» Читать дальше......
Йоханнес фон Вайцзекер о поп-музыке самого широкого диапазона, Модесте Мусоргском, дадаизме, популярности Бэка, и об австрийском абсурдисте Томасе Бернхарде.
«В последнее время мы слушаем то, что можно назвать ХИТАМИ - Тото, SteelyDan, Фил Коллинз. После пары декад, когда мы пытались строить из себя молодых и крутых, группа TheChap нашла утешение именно в ХИТАХ. И в Джоне Маусе, конечно. Он великолепен»
— У вас все песни звучат по-разному. Это поп-музыка, но очень своеобразная, с массой цитат, отсылок и заимствований из разных жанров. Можете как-то обозначить контрапункт вашего творчества?
— Тут нужно подходить с другой стороны. Когда мы организовали TheChap, каждому из нас было в районе тридцати лет. Для поп-группы в традиционном смысле этого слова, такой возраст - глубокая старость. По крайней мере, тут, у нас, в Британии. Поэтому мы решили сочинять поп-музыку самого широкого диапазона и при этом, чтобы она звучала, как говорится, «неправильно».
У нас за плечами приличный багаж. Мы переосмыслили массу пластов: поп, рок, джаз, классика, импровизационная музыка. Это и есть исходные слои для контрапункта. Наша группа выросла из одного общего коллективного открытия: оказалось, что мы в равной степени преклоняемся и ненавидим поп-музыку. В общем, всё творчество TheChapоб этом – как можно доходчивей выразить эту «любовь-ненависть».
— В этом смысле ваш последний альбом WellDoneEurope дал крен в сторону «любви» - у вас там минимум изысков и экспериментов.
— Абсолютно! Раньше мы сочиняли поп-песни, но обязательно ломали их сюжет – вплетали в них какие-то скрипы, шорохи, трески, в общем, делали совсем не поп-ориентированные аранжировки. А вот когда взялись обсуждать концепцию пластинки WellDoneEurope, то выяснилось, что всем нам хочется записать обычный поп-альбом. Нам просто хотелось узнать, как будет звучать настоящий коммерческий диск, если его запишет группа TheChap. Но знаешь что – большинство слушателей всё равно уверены, что он звучит так же безумно, как и прошлые пластинки. То есть, эксперимент не очень-то и удался! Хотя, с другой стороны, кто бы что бы там ни думал, а я уверен, что всё это время мы только и делали, что сочиняли современную поп-музыку. Пусть и несколько эклектичную.
— Сейчас все сочиняют эклектичную музыку. Кажется, все «нулевые», музыканты только то и делали, что изживали со свету канонические жанры.
— Вот именно! Только этот тренд начался ещё в 90-х, если не раньше. Я помню, как становился популярным Бэк. Все тогда говорили: «Ни черта себе! Он мешает хип-хоп, фолк, электронику и рок. Наконец-то наступило замечательное время – больше нет никаких стилистических границ!»
Сейчас же с этим вообще просто – у каждого есть ноутбук. Делай что угодно – всё проще простого. Вообще, эта ситуация – закономерный шаг эволюции поп-музыки. Она ведь всегда зависела от технологий. Знаешь, как музыканты изобретают новый саунд? Пытаются звучать, как кумиры прошлого, только переигрывают их музыку на новых синтезаторах.
— Теперь всё вообще запутанно. Кажется, границы «старая и новая музыка» больше не существует. Ты откапываешь какой-то древний раритет, о котором и понятия не имел, и для тебя эта пластинка – такой же «новый саунд», как и альбомы этого года. Хотя бы потому, что в альбомах этого года, несколько групп обязательно будут звучать, как тот самый раритет.
— Это верно. В этой доступности, которую всем нам подарил интернет, есть только один минус. Но он чисто эстетического характера. Сидя в блогах невозможно получить тот кайф, какой ты получал, приходя в магазин компакт-дисков. Сначала ты пытал продавца обо всех новых альбомах. Затем внимательно слушал каждый, чтобы понять, какой из них ты купишь. Словом, приходилось тратить куда больше времени, чтобы находить «свою» музыку. В то время было важно иметь какую-нибудь «свою» музыку – это был чуть ли не признак статуса. В общем, кажется, меня сейчас понесёт в скучный и дилетантский социально-экономический племенной анализ молодых людей моего поколения, так что закругляемся с этим!
— Ладно. А какой последний раритет вы откопали?
— Недавно нашёл замечательный альбом одного музыканта, который подписывался как Люцифер. Эта пластинка из ранних 70-х. Звучит как одно из бесконечных звеньев всей этой лоу-фай-инди-хипстерской цепи. Но вообще, должен признаться, в последнее время мы слушаем то, что можно назвать ХИТАМИ - Тото, SteelyDan, Фил Коллинз. После пары декад, когда мы пытались строить из себя молодых и крутых, группа TheChap нашла утешение именно в ХИТАХ. И в Джоне Маусе, конечно. Он великолепен.
— Ещё у вас есть песня, посвящённая трио Emerson, Lake & Palmer.
— Да, я их фанат! Потому что они были такими неправильными! Мы никогда такими не станем, как бы ни старалась. Их прог-рок-версия «Картинок с выставки» Модеста Мусоргского – нечто крышесносящее. Это очень плохой вкус, а я люблю плохой вкус.
— От TheChapтеперь тоже стоит ожидать ХИТОВ?
— Да чёрт его знает. Понимаешь, мы пытаемся получать от музыки и находить при помощи неё новизну, страстность, интеллектуальное взаимодействие и деньги. Это не считая постоянных путешествий, декалитров пива и веселья. Так что, не знаю даже. Мы не так серьёзны в творчестве, чтобы выдавать коньюктуру.
— Кстати, о серьёзности. Ваш лейбл называет вас дадаистами.
— Это потому, что мы используем некоторые из техник дадаистов. Взятьнашупесню«IamOozingEmotion». Заглавная строчка ничего не означает. Точнее, я понятия не имею, какой в ней смысл. Мне просто понравилась фраза. Она звучит мило и несерьёзно.
То есть нам интересна та музыка, или, глобальней – то искусство, о котором можно сказать, что оно, развлекая, само себя разрушает. Это, отчасти, то, чем занимались дадаисты. Хотя, уверен, они со мной не согласятся. Вообще же, на нас повлияли многие формы искусства, не только дадаизм.
— Например?
— Например, кинематограф. Изучая режиссуру того или иного фильма, лучше понимаешь, как надо обращаться со структурой песен. В смысле кино я всеяден. Люблю кучу фильмов – от картин братьев Дарденн, до четвёртой части «Крепкого орешка». В литературе для меня давний авторитет – австрийский абсурдист, Томас Бернхард. Не могу сказать, что он прямо повлиял на моё творчество в составе TheChap, но его первоклассный юмор, который, кс тати, очень теряет в шарме при переводе на английский, навёл меня на идеи для нескольких текстов песен.
— Первая ассоциация, связанная с названием вашей группы, - одноимённый анархо-дендистский журнал TheChap. Вы и появились примерно в одно с ним время, а по некоторым вашим песням, кажется, что группа TheChap – коллектив аристократичных декадентствующих хулиганов.
— Мне нравится определение: аристократичные декадентствующие хулиганы. В действительности: аристократичные – да, один из нас: я. Декаденты – да, в той или иной степени. Хулиганы – нет. Наоборот, мы гордимся нашими хорошими манерами.
— Почему на обложках всех ваших альбомов изображены животные?
— Ребята, которые делали наши обложки, называются Non-Format. Они превосходны. Почему животное появилось на самой первой обложке TheChap, я даже не знаю – компания так и не объяснила нам это внятно. Потому что все эти превосходные ребята не очень-то общительны. Но нам идея понравилась. Она вмещала то, что мы хотели сказать, но не знали, как это выразить. С тех пор, на всех обложках группы, центральный элемент – животное.
— Вы живёте на два города – Берлин и Лондон. Вам какой больше нравится?
— Трудно сказать. Берлин дешёвый и радостно несчастный. Лондон дорогой и несчастно радостный. Оба города, думаю, вмещают весь мой мир. для «Шо»Читать дальше......
Вокалист Mi Ami, Дэниэль Мартин-МакКормик, о фри-джазе, песнях непротеста, расистских терминах в музыке, импровизации, и о том, почему группа взяла для обложки пластинки изображения Джерри Гарсии, Джима Моррисона и Боба Марли.
«Скажу так: если я больше ни разу в жизни не попаду ни на одно шоу, на котором несколько человек выйдут на сцену и скажут друг другу что-то в духе: «Окей, ребята, а давайте-ка замутим импровизацию», я буду только счастлив»
— Вы играете панк. Панк — это музыка протеста. Вы против чего протестуете?
— Я не думаю, что мы играем музыку протеста, хотя у нас есть несколько песен на темы, связанные с политикой. В текстах нам интересней передавать какой-то свой личный опыт, изучать его, рассматривать под разными углами, а не писать агитки на злобу дня, и рассказывать людям, что и как им делать. К примеру, наша песня «The Man in Your House» о жизни во времена правления Буша. Я не согласен с большинством решений, которые принимал он и вся эта свита политических актёров вокруг него, но не думаю, что если бы песня была конкретно о проколах Буша, она бы стала широко обсуждаемым гимном поколения. Трогают не общие места, а что-то глубоко личное.
Хороший пример того о чём я говорю — песня «This ain’t No Picnic» панк-группы 80-х Minutemen. Их вокалист, Ди Бун, рассказал о том, как работал на боса-расиста, и не мог поменять работу, потому что был морально сломлен и опустошён — у него не хватало сил что-то изменить. Эта песня куда эмоциональней и честнее, чем если бы Ди Бун написали что-то в духе: «Наш босс — настоящий дьявол». А что касается современного музыкального контекста, то я вообще не вижу в нём протеста.
— Музыка стала безыдейной?
— Не в этом дело. Музыка куда абстрактней и волшебней, чем такие приземлённые вещи, как протест. Когда играешь, тебя захватывает животная, космическая сила. Определять её по меркам каких-либо, практически бытовых, рамок нельзя. Даже какие-то условно идейные направления работают по этой схеме. Панк-музыка — это не протест. Это — поза, творческий подход, определённый тип поведения, внешний вид, словом, один из путей, осмыслить себя по отношению к этому грёбаному миру.
— Это уже что-то из области духовности.
— А что такое, духовность? Трудно ведь ответить. Это вектор, под воздействием которого появляется импульс к жизни. Первобытная сила, протаскивающая тебя через состояния страха, ярости, любви и так далее. Эти состояния, по сути, универсальны. Отличие только в том, что в течение жизни мы определяем их по-разному. Эти силы в конце концов проводят нас в загадочную, мистическую паутину бытия.
— Вы всё это пытаетесь осмыслить при помощи музыки?
— Думаю, этот вопрос идёт вразрез с метафизической сущностью музыки. Невозможно заявить, что кто-то берётся за инструменты с целью что-то осмыслить при помощи музыки. Скажем, некоторые, время от времени, находят в ней свободу или чувство катарсиса. Ты играешь, и если в этот момент тебя озаряет, то что-то щёлкает и появляется это ощущение: «Да!». Это может произойти на сцене, во время репетиции или записи в студии — в совершенно любой момент.
— Ваши песни похожи на саундтреки к будням современных мегаполисов. Они резкие, дикие, яростные, сумбурные. Что-то вроде оголённых нервов.
— А мы же всегда жили в городе, так что вполне возможно, наша музыка — рефлексия на происходящее вокруг. Эта агрессия, нервность, тревога — наши личные переживания, но так же и реакция на мир вокруг. Хотя, какая тут может быть разница? Современное общество одновременно прекрасно и ужасно. Какие-то социальные сдвиги, ничтожная бюрократия, глобальное разрушение. Но главная проблема, как мне кажется, в том, что мы отчаянно теряем контакт с планетой.
— Ещё, вы, вероятно, любите фри-джаз. Ваша музыка похожа с ним даже не столько по духу, сколько по технике исполнения: сложные гармонии, непредсказуемость, небанальные мелодико-композиционные решения.
— Да, я люблю фри-джаз. Что меня в нём вдохновляет, так это то, как растягивается и закручивается музыкальный рисунок. Сырые, резкие, вроде бы не связанные между собой партии, в итоге складываются в полотно, которое суть — чистые эмоции. Эта схема куда интересней повествовательной — традиционной для гитарной музыки. Так играл на трубе Фароа Сандерс. Когда слушаешь его пластинки, кажется, что он не выходил из состояния экзальтации.
— Вы за импровизацию?
— Импровизация очень важна, только если импровизировать не ради самого процесса. Мы в этом смысле достаточно открыты, поэтому не играем из концерта в концерт по одним и тем же нотам. Единственное чего я не признаю — неуправляемую импровизацию. Скажу так: если я больше ни разу в жизни не попаду ни на одно шоу, на котором несколько человек выйдут на сцену и скажут друг другу что-то в духе: «Окей, ребята, а давайте-ка замутим импровизацию», я буду только счастлив.
— Вы поэтому же и в студии проводите так мало времени? На запись обоих пластинок вы тратили чуть ли не по паре дней.
— Не совсем. Во-первых, в студию мы приходим когда все песни уже придуманы и готовы, так что остаётся только их сыграть. Ну и да, мы не перфекционисты по части звука— поэтому всё происходит практически моментально. Многие удивляются, что мы так быстро записываем альбомы. Но это, конечно, не из-за боязни переплатить за студию.
— В «нулевых» появилась дилемма: идеи против продакшена. Вы, вероятно, за идеи?
— Тут вот в чём дело: когда ты сидишь в студии, есть большой соблазн сорваться и начать копаться в каких-то бесконечных мелких деталях. Ты будешь каждую из них вертеть в разные стороны, тратить на это уйму времени и в итоге, вроде бы, идеально прилаживать к песне. Но за этим копанием затуманивается обзор всей, общей картины альбома.
Если меня спросят, то я настоятельно порекомендую не заморачиваться на каких-то единичных неровностях, ошибках, неточностях песен — идеала всё равно не достичь. Хотя, если в песне тебя раздражает какой-то штрих, пусть даже мелкий, по всему нужно с ним что-то делать.
Думаю, группы должны фокусироваться прежде всего на работе над собой и не слишком уж параноидально концентрироваться на ошибках записи. Совершенность — понятие относительное.
— У вас не типичные для рок-музыки ритмы. Они как будто бы взяты из африканского трайбала, но вы, судя по разным интервью, почему-то раздражаетесь, когда вам об этом говорят.
— Да потому что это ерунда. Нет такой вещи, как трайбал. Или, как минимум, трайбал — это совсем не то, что под этим термином подразумевают журналисты. Когда они говорят о трайбале, то обсуждают символы и идеи так называемого африканского примитивизма, причём такого, каким его видят не-африканцы. Вырванный из оригинального контекста, трайбал у них превращается в сущность, к которой нужно относиться снисходительно. Это правда, что мы избегаем использовать традиционные для рока ритмы, но мы просто пытаемся как-то соригинальничать. А термин трайбал, знаете, — он бессмысленный и расистский.
— У вас интересная обложка нового альбома Steal Your Face. Вы какие лица для неё украли?
— Там Боб Марли, Джерри Гарсия (Grateful Dead) и Джим Моррисон со своей женой Пэм. Как по мне, они составляют идеальную тройственность. Все эти персонажи — иконы контркультуры, которые превратили искусство в товар. Их творчество завалено горами мерчандайзинга. Теперь, когда ты, например, слышишь название Grateful Dead, то первая реакция на него: «культ, хайп, индустрия». О музыке тут никто и не вспоминает.
— А вы не хотите стать культом?
— У нас одна цель — всё время оставаться настоящими. И всегда заканчивать, то, что мы начинаем. Тут всё очень сложно и, одновременно, просто. Музыканты — проводники. Это не мы сочиняем песни, это песни нами управляют, чтобы мы их написали. для «Шо»Читать дальше......
Участник группы This is Head, Том Малмрос, о проблемах творческого зависания, духе Швеции, меланхолии, Kraftwerk, и о том, какая музыка делает людей счастливыми.
«Теоретически, нашу музыку могли написать в любом из больших городов Северной Европы. Где зима бесконечна, а лето приходит на один день»
О группе This is Head
Мы встретились два года назад в Мальмо. Я был давно знаком с Бьерном, а Генрик с Адамом. Как-то в нашу с Бьерном студию — Studio Mollan —Генрик и Адам приехали записывать песню. Их работа нас прямо скажем впечатлила. В итоге появилась группа This is Head. С тех пор мы выпустили несколько пластинок и дали кучу концертов в Скандинавии и окрестностях.
О психоделике
Вообще-то у нас нет авторитетов в психоделической музыке. Нам нравится миллион разных групп. Основная причина, из-за которой наши треки звучат несколько психоделически, — просто у нас почему-то выходят такие песни. Знаете, как проходит творческий процесс? Мы берем в руки инструменты и начинаем играть. Затем, нащупываем какое-то интересное мелодическое решение, короткий, особенно удачный отрывок, и — играем его по кругу снова и снова. Так вот, самая большая проблема: прервать зависание, выйти из бесконечного цикла и сделать наконец что-то полезное — досочинять композицию дальше.
О названиях треков
Первую песню мы назвали «0001», вторую — «0002». А потом просто начали нумеровать по порядку все остальные песни. Как мы выяснили, наша музыка немного психоделическая, атмосферная, в ней почти нет вокала. Из-за того, что его там почти нет, думаю, цифры в названиях — отличная идея. Слушателям так проще ориентироваться.
О духе страны
Мы никогда не размышляли над тем, вписываются ли наши композиции в контекст современной шведской музыки. Дух страны в наших песнях, конечно, присутствует, так как мы шведы, но у нас никогда не возникало мысли позиционировать свой творчество, как шведское. Думаю, теоретически, нашу музыку могли написать в любом из больших городов Северной Европы. Где зима бесконечна, а лето приходит на один день.
О меланхолии
Абсолютно верно, что без меланхолии не напишешь красивых мелодий. Это касается совершенно любой музыки. По крайней мере той, которую мы переслушали за всю жизнь. Композиции с красивой мелодикой можно писать и без меланхолии, но тогда они будут похожи на песенки для детей. Не знаю, как думают другие, но это мое личное мнение.
О продакшене и идеях
Чтобы идея заработала, ей нужен хороший продакшен. Если ты хочешь хороший продакшен песни, тебе, в первую очередь, необходима отличная, уникальная идея. Плохая идея с хорошим продакшеном — одна из самых бессмысленных вещей в мире.
О музыке машин
Мы все любим Kraftwerk — они одни из тех, кто совершал исторические повороты в музыке. И в некотором смысле разделяем их теорию о том, что музыку сочиняют машины. На альбоме 0001 две из восьми композиций никогда бы не были написаны без машин.
О вокале
Практически каждый вокалист имеет неповторимый голос. Что касается This is Head, поет у нас, в основном, Бьерн. Если кажется, что его голос похож на чей-то, это не значит, что Бьерн старался кого-то скопировать. Просто он так пел, когда мы записывали ту или иную песню. Вообще, главное тут другое — мы используем вокал всего лишь как дополнительный инструмент. То есть он — не центральная линия наших песен.
О группе Studio
Ремикс Дэна Лиссвика на наш трек «0002» очень хороший. Кажется, Дэн может из чего угодно сделать бриллиант. Не знаю, как это еще объяснить, но он сочиняет музыку, которая делает людей счастливыми. Словом, нам нравится группа Studio. Я знаю, что Генрик их всегда слушает, когда ездит на велосипеде. для znaki.fmЧитать дальше......
Нью-йоркский дуэт The Golden Filter о группе Pink Floyd, скандинавской мифологии, меланхоличных песнях, одноразовой музыке, родном городе и о том, кто такие интроверты.
«Под впечатлением от всего этого и был записан наш дебютный альбом. Называется он Voluspa. С древнеисландского переводится как «Прорицание вельвы (колдуньи)». Voluspa — первая из сборника древнеисландских песен, входящих в «Эдду» — основное произведение германо-скандинавской мифологии»
О музыкальных авторитетах
Вообще, мы росли на разнообразной музыке. И хорошей, и плохой. Скажем, наш любимый мелодист Артур Ли. Объяснять, почему — долго. Даже пробовать не стоит. Но есть две группы, которые в ряду авторитетов стоят особняком. Saint Etienne — эталон изысканной поп-музыки на все времена. И Pink Floyd. Их мы любим за то, что они не боялись выражать свою безумность, мыслили глобальными музыкальными формами — целыми ландшафтами, — вписали себя в историю, и всю жизнь проводят на собственных, выдуманных облаках. Pink Floyd и Saint Etienne — это та почва, на которой выросла наша группа.
О мифологии
Мы активно интересуемся мифологией, изучаем историю древних цивилизаций, но вот скандинавскую поэзию по-настоящему открыли для себя относительно недавно. В результате произошел некий тектонический сдвиг в сознании. Мы полностью переосмыслили, осознали до конца фундаментальные понятия о том, как и для чего на планете появилась человеческая раса. Под впечатлением от всего этого и был записан наш дебютный альбом. Называется он Voluspa. С древнеисландского переводится как «Прорицание вельвы (колдуньи)». Voluspa — первая из сборника древнеисландских песен, входящих в «Эдду» — основное произведение германо-скандинавской мифологии.
Эта книга нас проняла настолько, что как-то незаметно открылись, стали хорошо просматриваться наши жизненные, в общем-то, пустячные пути: отправная точка The Golden Filter, окончательная смерть прошлых проектов, запись альбома, его издание, неизбежный конец… Это — картинка в общем, а о каких-то личных душевных метаниях мы предпочитаем не распространяться.
О меланхолии
Наша музыка меланхолична? Что ж, процентов на 50 мы с этим согласны. Но если подняться чуть выше, то станет видно, что, как для электронного альбома, пластинка Voluspa вышла очень даже горячей. Вообще, мы просто делаем то, что делаем. А как получается — так и получается. Основательно обсуждать это — зря тратить время. Оно того не стоит. Получится какая-то очередная метафизическая абракадабра вроде: «Наша музыка — это слияние всех сущностей, влияющих на нас в течение жизни, очерченное внутренними границами каждого участника группы».
Об интровертах
Да, мы — коллектив интровертов. Нас редко заботит то, что люди думают о нас, поэтому, образно выражаясь, мы никогда не разговариваем громко. Пишут ли интроверты хорошие песни? Трудно ответить. Понятие «хороший» — крайне субъективно. Что выделяет интровертов, так это то, что ими сложнее управлять и сближаются они с другими людьми дольше обычного.
О Нью-Йорке
Для творческих личностей Нью-Йорк уже много десятилетий что-то вроде магнита. Тут так много людей создают потрясающие вещи, что это кого угодно вдохновит. Энергия города швыряет только вперед. Поэтому здесь столько талантов. Частично так происходит из-за того, что все изо всех сил хотят состояться как артисты и главное — удержаться в этом звании. Частично — всех подгоняет страх сойти с дистанции, остаться плестись в хвосте. Тут, в Нью-Йорке, никогда не сбавляется скорость.
О вторичности
Весь наш личный опыт, все, что мы пережили, каждая переслушанная пластинка влияет на творчество The Golden Filter. Кто-то кричит на каждом углу: «Вся современная музыка — не более, чем пост-модернизм». Да знаете ли, от начала времен тянется толстая, сплошная линия под названием «Влияние». Это прямой, линейный путь — от одной формы музыки к другой. Словом, и в наше новейшее время никакой вторичности не наблюдается — все как всегда. Просто сейчас делается гораздо больше музыки, тысячи артистов стремятся быть услышанными, в результате этот поток все сильнее размывает канонические жанры. Через каких-то 400 лет музыку станут классифицировать по векам. Тогда совсем будет не важно, к какому десятилетию она относилась.
Об одноразовой музыке
Конечно, это трагедия, что музыка становится одноразовой, но тут вот в чем дело: большинство поп-песен такие, что схватываются на лету. Они предельно просты и абсолютно понятны. Слушатель на раз перемалывает одну и моментально переключается на следующую.
Мы сознательно замедлили процесс эволюции The Golden Filter, даже не смотря на то, что песни сочиняем быстро. Если это обстоятельство кого-нибудь вдохновит прослушать наш альбом больше чем один раз, это уже отлично. Но как ни печально, полосы внимания слушателей к каждому новому альбому становятся все короче и с этим ничего не поделать. Заставить человека второй раз завести нашу пластинку, если только он сам этого не захочет, мы не можем. Впрочем, это не делает нас пессимистами, и мы уж точно из-за этого не бросим музыку.
О супер-группе
Скотт Уокер, Уэйн Койн, Кэтлин Ханна — наш вариант супер-группы, к которой мы бы хотели присоединиться. Правда, наверное все музыканты через одного мечтают поиграть с этими тремя. Вообще, мы так привыкли работать вместе, что трудно себе вообразить сотрудничество с кем-нибудь еще, особенно с уже состоявшимися артистами. для znaki.fmЧитать дальше......
Истории слепка головы Roots Manuva, трех гравюр для обложки альбома неоклассика Hauschka, комиксах про ведьм Карин Дрейер Андерссон (Fever Ray), и о том, как именитый американский художник Энтони Осганг ел в Малибу с группой MGMT грибы-галлюциногены.
«Я посещал эту репетиционную базу несколько раз. В последний визит мы съели грибов и отправились в увлекательное путешествие по закоулкам сознания. Во время этого трипа я сделал несколько эскизов на клочках каких-то бумаг и оставил их на столике»
MGMT — Congratulations
Энтони Осганг — американский художник, один из основателей так называемого непритязательного (lowbrow) искусства, появившегося в Америке в начале 80-х.
С Эндрю и Бэном нас познакомил Sonic Boom — он привел ребят ко мне в студию перед одним из лос-анджелесских концертов MGMT. Я никогда не слушал их музыки, они не видели ни одну из моих работ. Думаю, именно благодаря этому мы быстро прониклись друг к другу симпатией. Просто в первую очередь подружились на личном уровне, а не на профессиональном.
Через пару дней после этого я отправился в Малибу. MGMT там снимали дом, в котором готовились к записи альбома Congratulations. В один из вечеров я выбрался к ним в гости. Запомнилось, что инструменты валялись по всему дому, и то тут, то там кто-нибудь из музыкантов что-нибудь наигрывал. На совместные репетиции все они собирались в гостиной.
Я посещал эту репетиционную базу несколько раз. В последний визит мы съели грибов и отправились в увлекательное путешествие по закоулкам сознания. Во время этого трипа я сделал несколько эскизов на клочках каких-то бумаг и оставил их на столике. Где-то через месяц, позвонил арт-директору Sony. Он объяснил, что окончательно утвердит меня в качестве дизайнера обложки альбома, как только увидит те самые эскизы. В конце концов мне сообщили, что я в деле.
Изюминка обложки была в том, чтобы сделать на ней зоны для стирания — как на лотерейных билетах. Эндрю прислал мне эскизы со своими корректировками, общая идея вырисовалась, но рисунок все еще меня не удовлетворял. Я размышлял над ним неделю, затем как-то утром накачался кофе и стал все перерисовывать. Новые эскизы вышли куда лучше. Эндрю и Бэну они тоже понравились, только парни попросили обязательно обыграть тему серфинга. В итоге получился эскиз, который потом стал обложкой.
Пока я делал обложку, MGMT сводили альбом. Песни этой пластинки я так и не слушал до выхода диска, но во время работы постоянно крутил их прошлый Oracular Spectacular. Потом мне вручили копию Congratulations. Я включил его и к последней песне осознал, что моя картинка исключительно вписывается в музыку MGMT. Ну, то есть, как оказалось, я смог все это время пробыть с группой на одной волне!
Roots Manuva — Slime & Reason
Oscar & Ewan — лондонская студия дизайна. Среди клиентов студии — Big Dada Recordings, Ninja Tune, Sony BMG, Bad Idea, Metropolitan Works. Oscar & Ewan — участники выставок в University of the Arts London и Art Basel. Обложка альбома Slime & Reason получила второе место на выставке Art Vinyl-2008.
Прежде всего — мы большие поклонники музыки Roots Manuva, да и всех остальных артистов лейбла Big Dada. Что касается обложки альбома Slime & Reason — на то, как она должна выглядеть, нас натолкнуло название пластинки («Муть и разум»). Мы решили принять его буквально. Еще, на общий вид изображения нас натолкнули обложки нескольких последних альбомов Roots Manuva. На каждой из них профиль музыканта. В эстетическом плане наш артворк отличается, но, тем не менее, связь с прошлыми работами просматривается.
Уже в процессе работы мы решили, что художественное выражение первого слова из названия пластинки нужно не выпячивать на передний план, а наоборот — чем-то приглушить. Пара последних обложек Roots Manuva были перегружены визуальными элементами. Поэтому нам хотелось сделать строгий, даже в некотором роде аскетичный артворк. В конце концов оформился окончательный концепт: бюст на темном фоне, несколько пафосный и величественный, похожий на предмет современного искусства. Нам казалось, такая картинка соответствует музыкальному наполнению диска.
Голову Roots Manuva мы мастерили достаточно долго и, честно говоря, до конца не были уверены в том, что все выйдет как надо. Сначала мы собирались заказать скульптору сделать с нуля обычный бюст. Но, как оказалось, такая работа стоит невероятно дорого, и похожими на оригиналы бюсты бывают только приблизительно. Какое-то время мы размышляли над тем, чтобы сделать на живую слепок головы Roots Manuva, но такие слепки, часто, выглядят как посмертные маски, так что и от этой идеи пришлось отказаться.
В итоге остановились на 3D-сканировании. Во-первых, процесс сканирования быстрый и четкий, а во-вторых — 3D-модель легко редактируется. Когда у нас был готов окончательный вариант, мы заказали слепок из штукатурки. Слепок приехал в студию. Нам оставалось только срезать верхнюю часть головы. Как на зло, наш знакомый скульптор уехал в отпуск, так что резать пришлось самим. Мы очень нервничали — бюст был в единственном экземпляре и мы боялись его испортить, но, как видите, у нас все получилось. Да, зеленая муть внутри головы имеет вполне тривиальное происхождение — это содержимое трех бутылок жидкого мыла Aloe Vera.
Fever Ray — Fever Ray Мартин Андер aka Mander — шведский иллюстратор и графический дизайнер. Арт-директор UP Graffiti Magazine. Клиенты Андера — Dokument Press, Flora & Fauna Records, Sweet Skateboards.
Пару лет назад я снимал офисное помещение с несколькими приятелями. Карин Дрейер Андерссон занимала соседнюю комнату — там был временный офис лейбла Rabid Records. Собственно, там мы и познакомились. Я знал, что она поет в группе The Knife, знал, что это один из самых популярных европейских коллективов, и что у них есть семь шведских «Грэмми», но честно говоря, не слушал ни одного альбома — я не большой поклонник современной музыки.
Однажды Карин спросила, не хочу ли я сделать обложку для альбома ее сольного проекта Fever Ray. Работа меня всегда интересует, так что я естественно согласился. На первой же встрече выяснилось, что нам обоим нравятся комиксы. Затем Карин принесла несколько фотографий домов с привидениями. В общем, идея мне понравилась — я давний поклонник комиксов-ужастиков.
Потом Карин позвонила и сообщила, что придумала название проекту — Fever Ray. И что она хочет на обложке свой портрет. Потом она решила, что на картинке ей нужны длинные волосы. The Knife много лет прячутся за масками. Думаю, Карин несколько надоела эта анонимность.
Вся работа над проектом Fever Ray, кроме записи песен, велась в нашем маленьком офисе. Я рисовал обложку, веб-дизайнер из соседней комнаты делал сайт, сестра одного журналиста, который тоже сидел с нами, снимала фото для прессы. Некоторые из этих фотографий я взял в дело. Пока возился с общим концептом, Карин записала первый сингл «If I had a Heart». Работа над его обложкой проходила в дикой спешке. Я не представлял, как она должна выглядеть. Как-то, в очередной раз просматривая стопку пресс-фото, наткнулся на фотографию листьев клубники. Думаю, их сняли случайно. В итоге эти листья мы и поместили на обложку сингла.
Затем мы вернулись за работу над обложкой альбома. Карин утвердила портрет, но попросила добавить на картинку еще дома и облака. Потом ей захотелось, чтобы на обложке было изображение чего-то очень для нее личного. Так, на заднике артворка очутилась пара девочек — дочерей Карин. На оригинальной фотографии они сидели на кухонном столе певицы.
После я делал обложки еще к двум синглам Fever Ray. Задумка была — сложить из них целую историю. Примерно, как будто бы кадры в комиксах. Все изображения на обложках апеллируют к текстам песен, видеоряду каждой из них и внутреннему мироощущению Карин. Я хочу сказать, обложки Fever Ray — больше, чем просто картинки.
Когда я впервые услышал альбом, то подумал: «Бли-и-и-и-н, какой же он медленный». Просто я люблю немного другую музыку — панк 70-х, гаражный рок, американский хардкор 80-х. Потом я расслушал пластинку, но, должен признаться, Fever Ray — по-прежнему не моя группа. Зато работа с ними была в удовольствие. Команда Карин — настоящие профессионалы. Тем более, этот заказ сделал мне имя. Действительно, ни одной обложке шведских групп не уделяли еще столько внимания. Что сказать, я этим горжусь.
Hauschka — Ferndorf
Икер Споцио — японский иллюстратор, гравер и художник. Основатель журнала Morning, посвященного музыке 60-70-х. Делал обложки Джону Кавана, Hauschka, Colleen. Все артворки Икер создает вручную, без использования компьютера.
О Волкере Бертельманне и его проекте Hauschka я узнал от Сесиль Скотт (Colleen), которой как-то тоже делал обложку для альбома. Colleen и Hauschka несколько раз ездили в совместный тур, в том числе побывали и в Японии, и, в общем, Волкер оказался в курсе моих работ.
Мы связались и обсудили варианты артворков для его пластинки Ferndorf. Тут нужно сразу кое-что объяснить — я не очень в курсе положения дел в современном дизайне обложек. Хотя бы потому, что я, в первую очередь, — иллюстратор, а не дизайнер. Искусство меня все больше интересует классическое. Ближайшие ориентиры — средневековые миниатюры, гравюры Дюрера и Рембрандта, художники конца 19-го — начала 20-го веков вроде Одилона Редона и Обри Бердслея, так же — художественное объединение Баухаус и конструктивизм.
В общем, я взялся за работу. Ферндорф — это название маленького австрийского городка, в котором родился Волкер Бертельманн. С этим местом у музыканта связанна масса сентиментальных воспоминаний, и техническое (если можно так сказать) задание Волкера было следующим: выразить в графическом виде чувство ностальгии по сказочному и, за давностью лет, мифическому городу своего детства.
Бертельманн прислал мне несколько фотографий и карту Ферндорфа. Я решил трансформировать натуральные виды в абстракции. В результате получился с одной стороны реальный Ферндорф, с другой — вымышленный город.
Еще хочу заметить, что все мои обложки — ручной работы. Я не использую компьютер и все делаю по старинке: гравировка, монотип, гуашь. В оригинале обложка альбома Ferndorf — это три гравированные панели, которые, если их сложить вместе, образовывали бы длинный, горизонтальный пейзаж. К сожалению, у лейбла Fat Cat не нашлось денег, чтобы выпустить альбом в формате дигипак. Например, как это сделали Leaf Records для Colleen с ее пластинкой Les Ondes Silencieues (тоже, кстати, моя работа). Обидно, потому, что от оригинала в итоге осталась часть изображения. И весь пейзаж есть только в буклете артворка. Но все равно мне нравится эта работа и, надеюсь, я еще буду иллюстрировать пластинки Hauschka. для znaki.fmЧитать дальше......
